Иван Алексеевич Бровкин: о мечте и о войне

Иван Бровкин родился 3 июля 1923 г. в деревне Ахтырка. «Живописная деревня такая, большая, вокруг озёра. Это между Новосибирском и Омском», − вспоминает Иван Алексеевич.



Семья у Ивана Бровкина большая, 8 детей было у его матери – 4 мальчика и 4 девочки. Иван был третий по счёту из парней. «Дом был большой, на окраине деревни, − рассказывает Иван Алексеевич. − В колхозе старшие работали, а младшие − по дому помогали». Детство Иван Алексеевич помнит: как всё время помогал отцу, матери, и в колхозе, и по дому. «Я даже, бывало, ребятишек спасал. Ничего не боялся». В той же деревне Иван Алексеевич окончил начальную школу, потом семилетку и накануне начала войны, в 1941 г., закончил среднюю школу.

Потом решил уехать в Иркутск, к старшему брату, чтобы поступить в художественное училище. «Было мне 17 с половиной лет. Приехал в Иркутск в середине июня. А на второй день объявили войну. И вместо художественного училища я попал в 83-ю учебную эскадрилью ГВФ».

Предложил стать лётчиком Ивану его старший брат: «Хочешь быть лётчиком? Я и говорю: конечно, хочу! От фашистской нечисти надо освобождать! – вспоминает ветеран, − И повели меня в конце июля-начале августа на обучения. Приняли меня без всяких проволочек, так как старший брат мой был по званию старший сержант НКВД. Особенно их поразило моё зрение. Определили, что у меня зрение «люкс». Готовили нас прямо основательно, за 2 года освоил азы лётного дела, и в 1943 г., будучи младшим лейтенантом, был направлен на 3-й Украинский фронт в авиаполк ночных бомбардировщиков. Днём нас обучали, а ночью мы уже были не такими уязвимыми. Поэтому нас и называли «ночные бомбардировщики». Поскольку у нас была легкомоторная авиация, нам специального аэродрома не надо было. Другое дело истребители, а мы летали на «кукурузниках», поэтому аэродромом было всё, мы даже могли в лесу сесть. Также и специальной формы никакой особой не было, как сейчас, а только сапоги, брюки, куртка и всё. Кормили нас, кстати, по 5-й норме (190 гр. круп, 390 гр. мяса и птицы, 90 гр. рыбы, 80 гр. сахара, 20 гр. сгущённого молока, 20 гр. творога, 10 гр. сметаны, 20 гр. сыра и половинка яйца. − прим. авт.), как генералов. Не скажешь, что роскошно, как на курорте, но всё же».

Во время войны особенно Ивану Алексеевичу запомнились две операции: битва за Москву и освобождение Венгрии.

«Мне всегда хотелось посмотреть на бомбы, как они взрываются. Я же по натуре своей художник (смеётся). Красивое зрелище – гроза, бомба всё освещает, − начинает свой рассказ Иван Алексеевич, − Было бы непростительно сдать Москву. Это невозможно, немыслимо было! Мы так верили в Сталина, как не верили в себя. Фронтом командовал под конец Жуков. Это была самая решающая и главная битва: она как бы дала старт поражению Германии. И потом, битва за Москву – это не просто битва двух армий, двух государств, это битва, где решалась судьба всего человечества. Гитлер решил, что если возьмёт Москву, то выиграет, устроит парад. Япония так и ждала, когда Германия возьмёт Москву, чтобы завоевать Дальний Восток, Сахалин и так далее. Турция тоже ждала, когда Германия возьмёт Москву – Крым, Черноморское побережье захватить. А вот Вашингтон… Единственный из президентов, кого я уважаю там – это Франклин Рузвельт. Он не хотел, чтобы Москву взяли немцы, он помогал Красной армии боеприпасами и так далее. Вице-президент Трумэн со своими «ястребами» на конгрессе орал, что никакой помощи Красной армии, что пусть фашисты убьют коммунистов и тогда будет польза! А когда потерпела страшное поражение над Москвой фашистская Германия, то все припухли.

СССР – это не Западная Европа: там легко побеждали, а здесь, даже на границе, очень яростно сопротивлялись войска. А потом они всё равно прорвались вперёд, и Гитлер решил в середине лета покончить с Советским Союзом: Ленинград начали уничтожать. Но встретились с очень сильным сопротивлением и Красной армии, и ополчения, и с матросами балтийскими. Брестская крепость, представьте, целый месяц держала дивизию эту при себе! А под Москвой им было посложнее: они сумели продвинуться, и к концу августа они сумели клиньями окружить аж три армии советских. Геббельс листовки бросал, что «Сталин за Уралом». Но мы-то все хорошо всё знали! Вот представьте себе, советские люди, три армии, не полностью сформированные, никак не хотели сдаваться в плен врагам и этим изматывали отборные дивизии фашистской армии, которые двигались на Москву. Вот дивизия, или армия, к примеру, попав в окружение, они поневоле сдерживали и приковывали к себе силы фашистов. За это время наше командование перегруппировалось, и дали им отпор. Там и сибирские дивизии подошли. У Гитлера были такие планы: после взятия Москвы начать борьбу в первую очередь с Англией, потом с Америкой. Но Советская армия эти планы разрушила. Я хорошо помню, как весь мир переживал и был прикован к Москве. Вот это мы все испытали, вот такая вот вера у нас в Сталина. В конечном итоге, если бы после смерти Ленина во главе был бы Троцкий, то не было бы победы…»

С улыбкой Иван Алексеевич рассказал, как помнит декабрь 1943 г., так как постоянно в этот период своей жизни рисовал. «Рисовал и ребят, и техника своего, и лётчиков, и взрывы бомб. Увлекался очень. И вот главные по политчасти решили 7 ноября 1943 года, чтобы создать торжественную обстановку, на фоне знамени нарисовать портрет Сталина. У меня всегда с собой были карандаши разные, и мягкие, и твёрдые, пастель разная. И вот дали мне маленькую фотокарточку, а я за 2 часа нашёл фанеру, в клубе, где мы собрались, и так отчеканил, что майор, который пришёл поздравить, отметил, что моя работа лучше, чем на станке. Приказ есть приказ – я не имел права отказаться выполнять эту работу, даже если у меня не было образования.

И 14 декабря захожу, помню, в штаб полка, а там тот же майор (который и заставил меня рисовать) и командир звена сидят, я начал отнекиваться, а они ласково так: «Две недели и альбом героев воздушной армии!» Две недели, мол, а потом уже будешь летать. Я начал брыкаться, говорю, что лётчиком хочу быть. А мне говорят: «Ты что, не хочешь подчиниться политотделу армии?!» Ну, махнул рукой. Прошло на самом деле полтора месяца. Нас было четыре оформителя: девушка-каллиграф, фотограф, я – художник, и руководитель – издатель газеты полка армии.

Венгрия была последней прислужницей фашистской Германии. Когда мы в неё прибыли, мы показали, что мы освободители, а не изверги. И вот помню случай. Уже сумерки, народу никого нет. Стоит дом на две квартиры, две семьи. Я выбрал квартиру, мы поужинали, ребята уже улеглись спать, а я вижу там двое мужчин, две женщины ещё сидят, видимо, не знают куда себя девать. В это время ко мне заходит подросток, девочка лет 12-13, на руках несёт девочку лет трёх. Она такая красивая, умные глаза, ну прелесть, одним словом! Она заходит, поворачивается в сторону, а я ей значит, «иди ко мне!», она с охотой ко мне пошла. А там мать её, вижу, в углу пальцем ей грозит, напугана. Я дальше смотрю в эти умные глаза и в щёчку её поцеловал. Она что-то по-своему сказала матери, и та тоже её поцеловала, и всё разрядилось: они начали шевелиться, а я лёг спать. Утром, в 10-11 часов, столько мальчишек и девчонок вокруг самолёта моего ходят, руками трогают, лопочут по-своему. Мы пообедали и пошли дальше освобождать посёлки от фашистской нечисти».

Помимо художественных талантов, Иван Алексеевич Бровкин играет на аккордеоне, 45 лет работал журналистом, писал статьи, которые публиковались в различных изданиях. После нашей долгой беседы про его полёты, он ещё много с особым трепетом, любовью, рассказывал о Сталине, о былой силе и мощи нашей страны, вспоминал Ленина, последующих вождей, и, надевая свой парадный костюм, с гордостью сказал: «Я коммунист!»

Беседовала М. РОНЖИНА
персоналии, ветераны